нас много - на каждом километре, не только здесь, но и во всем мире

Вот Виктор Некрасов хоть и диссидентом стал, а все-таки респект.

Письмо писателя В. Некрасова директору Гослитиздата Г. Владыкину.

8 января 1962 г.

Уважаемый Григорий Иванович!

Сегодня мне сообщили из советской редакции (имеется в виду издательство "Советский писатель" - А.К.), что, мол, требуют изъятия из повести «В окопах Сталинграда» всех мест, где упоминается имя Сталина. Этих мест не много, фактически одно - на стр. 190-191.

В связи с этим не могу не вспомнить, как 15 лет тому назад в «Сов. писателе» от меня требовали, чтобы я вставил в повесть специальную главу, посвященную Сталину. Я тогда отказался это сделать. Теперь от меня требуют обратного, но и на это я тоже пойти не могу. Не хочу грешить против правды. Что было, то было... О Сталине на фронте говорили много, гораздо больше, чем у меня в книге и, откажись я сейчас от этого разговора в блиндаже, я просто перестал бы себя уважать. К тому же, если Вы прочтете этот кусок, Вы увидите насколько он необходим для характеристики русского, советского солдата.

Единственное, на что я могу пойти — это на некоторое сокращение, которое прилагаю к письму.

Не сомневаюсь, что Вы разделите мою точку зрения.

С искренним уважением В. Некрасов.

"Я просто перестал бы себя уважать". Так вот.

Итак, 22 марта 1962 год. Исключают из КПСС Лазаря Моисеевича Кагановича. Финал.

"ДЕМИЧЕВ. Будем голосовать, кто за то, чтобы исключить Кагановича из партии? Прошу опустить. Единогласно.

КАГАНОВИЧ. Я считаю ваше решение неправильным, ошибочным, и я буду апеллировать в Центральный Комитет нашей партии.

ДЕМИЧЕВ. Это ваше право. Партбилет сдайте.

КАГАНОВИЧ. Когда мне дадут подписанный протокол, тогда я сдам, а сейчас нет.

Чтобы вы со мной не сделали, я остаюсь ленинцем, большевиком.

Я вступал в партию в тяжелые годы, боролся за партию, за коммунизм, за ленинизм и буду бороться и впредь, чтобы вы со мной не сделали, какие ошибочные и неправильные решения не принимали бы. И вы меня зря стараетесь оторвать, отгородить от партии. Вы сейчас можете говорить любые слова о том, что я такой, я сякой. Я не признаю никогда того, что здесь приписывали мне всякие извращения и признаю правильно то, что я признал.

Я коммунист не хуже вас, боитесь признаться. Я пять лет здесь (имеется в виду Московский горком партии, где дело происходит - А.К.) сидел, так вот я говорю — неправда. Говорят, что я не разоружился. Так это неправда. То, что решила партия, вот это я считаю правильным, верным, а то, что вы говорили в ваших речах, это именно художественное оформление, когда вы говорите, что ты подохни, ты умри, тебе жить на земле нечего, никогда с этим не соглашусь, хотя можете принимать какие угодно решения.

Вы можете говорить, что он опять говорит по-старому. Я говорю как рядовой член партии. За свой партийный билет буду бороться, буду бороться, чтобы быть коммунистом, в партии. И чтобы вы ни делали, я докажу, что я коммунист, им был и буду, им останусь до своей смерти, и раньше не умру, чтобы вы мне здесь не пророчили."

Я, как плохой марксист, крайне поражаюсь символизму, который иногда вдруг проглядывает в этом мире, и всегда помню, что 25 июля 1991 года Каганович умер (так, в отличие от Молотова, в Партии и не востановленный), а меньше чем через месяц накрылась и Партия и СССР.

При всем при том я к Кагановичу не очень хорошо отношусь - на нем реально много чего.

Но вот чего уже даже нам почти не понять, а уж молодняку и подавно - это их, тех людей, отношения к Партии. Почему для них этот маленький красный кусочек картона с серпом и молотом и профилем Ленина был так важен.

Это уже в порядке гипотезы. Потому что Партия - я вслед за Орвелом всегда пишу с большой буквы - была неким феноменом большим, чем просто сумма состоящих в ней людей. Некое мета-сообщество, или, в современной лексике, супер-мем, который стал автономен и имеет свой собственный интеллект, при этом не совсем гуманоидный...

Короче, это все сложно.

( Collapse )